Откровения блокадных медиков ленинграда. Медицинская помощь, учеба и наука во время блокады ленинграда. Координацией работы многочисленных лечебных учреждений города занимался организованный при Ленгорздравотделе Госпитальный совет. В него входили известн

В сентябре 1941 года немцы окружили Ленинград. Жителям города предстояло пережить 900 страшных блокадных дней. Ленинградские медики встали на защиту жизни и здоровья людей.

Самыми тяжелыми испытаниями для осажденных горожан были голод и холод, возникшие в результате катастрофической нехватки продовольствия и проблем с отоплением. Спустя несколько недель с начала суровой осени среди населения появились массовые случаи заболевания алиментарной дистрофией, которая в первую очередь поражала детей. В ноябре 1941 года люди, страдающие этим заболеванием, составляли около двадцати процентов от общего числа больных, а в 1942 году более восьмидесяти процентов всех ленинградцев перенесли алиментарную дистрофию. Она стала основной причиной гибели более миллиона горожан.

В марте 1942 года врачи стали выявлять отдельные случаи заболевания цингой, а в последующие два месяца число больных стало неудержимо расти. Одновременно появились больные, страдающие различного рода авитаминозами.

Одним из страшных последствий недоедания, дефицита тепла, бомбежек и других ужасов блокады стал рост числа больных туберкулезом, а также психическими и инфекционными болезнями. Только в 1942 году врачами психоневрологических диспансеров было принято 54203 психических больных, а в двух действовавших психиатрических больницах находилось на лечении 7500 человек. Среди инфекционных болезней чаще всего встречались сыпной тиф, дизентерия и инфекционный гепатит, которые становились настоящим бедствием для медицинских работников. Зачастую врачи не могли справиться с этими болезнями, не хватало необходимых лекарств, сказывалось плачевное состояние санитарии и гигиены. Но в большинстве случаев, ценой невероятных усилий, борьба за жизнь больных оканчивалась полной победой над болезнью.

Тысячи ленинградцев погибали от не прекращающихся ни днем, ни ночью бомбежек и обстрелов. Только в сентябре-ноябре 1941 года было ранено 17378 человек, общее же число пострадавших от бомбардировок противника составило 50529 человек за все время блокады, в том числе 16747 убитыми и 33728 ранеными. Ранения получали, главным образом, горожане среднего возраста, но самым страшным было то, что среди пострадавших зачастую оказывались также дети и подростки. За время блокады было ранено 529 детей, в том числе 333 мальчика и 196 девочек, из которых 157 детей умерло от травм. Почти всегда травмы носили тяжелый, осколочный характер, чаще всего встречались ранения головы, груди и нижних конечностей.

После начала блокады произошла реорганизация системы здравоохранения, которая в то время полностью подчинилась условиям войны.

Для научной координации всей деятельности городского здравоохранения при Ленгорздравотделе был образован Ученый совет. При нем для улучшения диагностики и лечения были созданы комитеты по изучению алиментарной дистрофии, авитаминозов, гипертонической болезни, аменореи. Вопросы, связанные с организацией медицинского обслуживания населения, Ленгорздравотдел решал при активном участии ученых-медиков.

Координацией работы многочисленных лечебных учреждений города занимался организованный при Ленгорздравотделе Госпитальный совет. В него входили известные ученые, специалисты, представители различных ведомств и организаций.

В сентябре 1942 года на одном из заседаний Ученого совета было предложено ввести должности главного терапевта города и старших терапевтов районов.

С началом блокады особое внимание уделялось дисциплине среди медицинского персонала. В обязанности всех руководящих медицинских работников и главных врачей вменялись строгий учет рабочего времени, предупреждение любых нарушений правил внутреннего распорядка со стороны медицинского персонала. Под особый контроль была взята выдача населению больничных листов.

На ближних подступах к Ленинграду и в самом городе в тяжелых условиях блокады и при постоянных артобстрелах рабочие, служащие и учащиеся продолжали возводить оборонительные сооружения. Медицинские работники и здесь не оставались в стороне. На всех оборонительных участках были созданы местные санитарные части с широкой сетью медицинских пунктов и санитарных постов. Работа таких санчастей была тщательно продумана и спланирована. Например, санитарный пост во главе с санитарной дружинницей был рассчитан на обслуживание 200-300 трудармейцев, пост с медицинской сестрой - на 500-600 человек, врачебный медицинский пункт - на 1500-2100. Один санитарный врач (или эпидемиолог) должен был обслуживать до 3-4 тысяч человек. Врачи, сестры и санитарные дружинницы проявляли исключительную самоотверженность, подчас забывая о личной безопасности, оказывали помощь пострадавшим от вражеской артиллерии и авиации.

Важным направлением в области здравоохранения Ленинграда было медико-санитарное обслуживание работников промышленных предприятий.

Задачи медиков в их деятельности на предприятиях осложнялись тем, что рабочие места ушедших на фронт мужчин заняли женщины и подростки. Недостаточная профессиональная подготовка новых рабочих, а то и вовсе ее отсутствие, возрастные особенности, тяжелые условия труда - все это влекло за собой рост производственного травматизма, увеличение числа профессиональных болезней.

Летом 1942 года на предприятиях, перешедших на изготовление оборонной продукции, были созданы медсанчасти как самостоятельные медицинские организации. Они выполняли лечебно-профилактическую работу всех медико-санитарных учреждений, обслуживая работников предприятий, а также, по мере возможности, и членов их семей. К началу 1943 года в городе действовало 15 таких медико-санитарных частей.

Вместе с реорганизацией деятельности предприятий изменился и режим работы лечебно-профилактических учреждений города. Время работы поликлиник и амбулаторий открытого типа, а также детских консультаций было определено с 9 до 19 часов. Дежурство врачей для оказания неотложной помощи устанавливалось с 19 до 22 часов. Год спустя этот режим был несколько изменен, и с ноября 1942 года поликлиники Ленинграда работали с 9 до 17 часов. С 17 часов до 9 часов утра следующего дня в каждой поликлинике, консультации находился дежурный медицинский персонал.

Составной частью противовоздушной обороны (ПВО) блокадного Ленинграда была служба местной противовоздушной обороны (МПВО), предназначенная для ликвидации последствий огневого террора врага. В число служб МПВО входила и медико-санитарная служба, в обязанности которой входило проведение спасательных мероприятий в очагах поражения. Городская медико-санитарная служба (МСС) МПВО включала в себя участковые организации, основными из которых были поликлиники районов. МСС состояла из подвижных и стационарных формирований. К первым из них относились санитарные звенья групп самозащиты, санитарные посты Красного Креста, медико-санитарные команды (роты МСК, МСР) и отряды первой медицинской помощи (ОПМ).

Стационарными формированиями являлись хирургические стационары (госпитали) МПВО, пункты первой медицинской помощи (ППМ), стационарные пункты медицинской помощи (СПМ), стационарные обмывочные пункты (СОП) и санитарно-химические лаборатории. Большую помощь пострадавшим во время артиллерийских обстрелов и авиационных бомбардировок оказывала самоотверженная работа дружинниц - членов групп самозащиты и санитарных постов Красного Креста, создававшихся на предприятиях, в учреждениях и при домохозяйствах.

Госпитали МПВО подразделялись на две группы. В одних оказывалась специализированная хирургическая помощь, а другие предназначались для лечения легкораненых. Раненые направлялись, как правило, в госпитали своего района. Всего работниками МСС МПВО блокадного Ленинграда была оказана медицинская помощь более чем 33780 пострадавшим. Продолжительность лечения раненых в среднем составляла 28 дней. Число летальных исходов среди больных, проходивших лечение в хирургических госпиталях МПВО, было крайне незначительно, большинство раненых выздоравливали. Самый большой процент смертности - более двадцати процентов - был зафиксирован в первой половине 1942 года, что объяснялось большим количеством больных алиментарной дистрофией среди раненых.

За время блокады на городские лечебные учреждения было совершено не менее 140 артиллерийских и авиационных нападений, что привело к потере более 11 тысяч больничных коек. На военные госпитали было совершено 427 нападений, в результате чего было потеряно более 26 тысяч коек; 136 человек были убиты, 791 человек - ранены и контужены. За время блокады в результате 226 авианалетов и 342 артиллерийских обстрелов было утрачено почти 37 тысяч госпитальных коек.

Несмотря на суровые условия блокады, весной и летом 1942 года была возобновлена работа большинства научных медицинских обществ Ленинграда.

• 26 апреля 1942 года после недолгого вынужденного перерыва в работе вновь продолжило свою деятельность в Ленинграде и Советском Союзе Хирургическое общество Н.И. Пирогова. Первое заседание проходило под председательством И.П. Виноградова. Темы докладов этого и последующих заседаний общества были продиктованы военным временем и блокадными условиями жизни города: «Огнестрельные ранения прямой кишки», «Гипсовый сапожок, заменяющий скелетное вытяжение при переломах бедра», «Новый аппарат для одномоментной репозиции при переломах костей предплечья», «К казуистике осколочных ранений», «Хирургические осложнения при дистрофии», «О кишечной непроходимости при дефектах питания», «Наложение гипсовой повязки в вертикальном положении при переломах бедра» и т.п.
• 12 мая 1942 года впервые после начала блокады собрались члены Терапевтического общества им. С.П. Боткина. Большая часть докладов была посвящена алиментарной дистрофии и авитаминозам, цинге и пеллагре. Одно из специальных заседаний общества было посвящено темам беременности, родов и послеродового периода при алиментарной дистрофии, а также лечению детей, страдающих этим заболеванием.
• 19-20 сентября 1942 года по инициативе и при активной помощи членов Хирургического общества состоялась общегородская научная конференция хирургов лечебных учреждений, посвященная проблемам хирургии военного времени. Злободневность рассматриваемых на конференции вопросов была очевидна. На заседаниях обсуждались методы лечения огнестрельных ранений конечностей с помощью глухих гипсовых повязок, огнестрельных повреждений тазобедренного сустава, огнестрельным повреждением грудной клетки, легких и плевры.

С прорывом блокады и улучшением питания населения число больных алиментарной дистрофией и авитаминозами уменьшилось почти в 7 раз.

В годы блокады ленинградские медики поднимали на ноги десятки тысяч больных и раненых, своим трудом приближая Победу. В нечеловеческих условиях, когда душу каждого ленинградца спасала лишь надежда и страстное желание Победы, об их жизнях и здоровье заботились врачи. За самоотверженность и героизм в условиях блокадного города многие врачи и научные сотрудники были награждены высокими правительственными наградами.

О начале войны я узнала из выступления Молотова по радио в санатории Алушта, где я проводила свой отпуск перед защитой диссертации (при Первом Мединституте Ленинграда, где я закончила аспирантуру по кафедре фармакологии).

С трудом удалось выехать в город Запорожье за дочерью, оставленной у матери мужа. С ужасами налетов врага и бомбардировок мы познакомились уже по дороге в Ленинград, когда разрушена была железнодорожная колея. Дрожа от страха, мы ждали, когда наконец-то тронется поезд и мы доберемся до Ленинграда.

Бомбардировки и налеты были ежедневные и в большей степени вечером (до 23 часов). Разрушались объекты, заранее спланированные по сигнальной наводке враждебно настроенных людей. Мы с ужасом нередко наблюдали эти сигналы.

Уже в первые дни войны начали поступать пострадавшие от налетов и бомбардировок в клиники Мединститута, Эрисмановскую больницу, которые превратились в госпитали.

Наш Мединститут эвакуировался в г. Новосибирск, а оставшихся преподавателей и студентов отправили в ополчение. Женщины, не мобилизованные сразу, начали работать в госпитале по оказанию помощи пострадавшим от налетов и бомбардировок. Я также начала работать в хирургической клинике, где заведующим был профессор Ю.Ю. Джанеладзе. Помогала принимать и обрабатывать поступавших раненых, пострадавших от налетов. Позже я стала работать палатным врачом в госпитале, где хирургом была Ольга Владимировна Бехтерева. Самым ужасным было то, что в первые дни войны была разрушена вся канализационная система. Не было ни воды, ни тепла. С наступлением холодов раненые лежали под несколькими одеялами, редко перевязывались, чтобы не охлаждать их. Палаты отапливались буржуйками с отводными трубами через форточки окоп. Операционные, где обрабатывались поступающие, не отапливались. И в этих ужасных условиях зимой работала хирург 0.В.Бехтерева, которая обморозила руки и потом поступила в стационар для дистрофиков, открытый только в начале 1942 г.

Из-за холодов перевязки делали с большими перерывами, и нередко наблюдали под повязкой белых червей, поедавших гной и очищавших таким образом раны от гноя. Мы поняли, что в таких тяжелых условиях природа помогает лечить гнойные раны.

Самая страшная беда поразила ленинградцев, когда сгорели Бадаевские склады и начался голод. С ужасом смотрели мы 8 сентября, когда над городом взметнулось пламя с подымающимся черными клубами дымом. Заканчивались все продукты в магазинах и нормы черного кусочка хлеба в 125 г. не хватало не только детям, но и работающим на заводах тем более. Люди умирали от голода, часто не доходя до места работы. Падали по дороге, не в силах подняться. Вначале голодных и ослабленных мужчин принимали за пьяных, и только потом поняли, что это результат голода.

Рано утром перед работой в госпитале я уходила за хлебом и по дороге в булочную попадала под обстрел, укрываясь в подъезде. А на пороге в булочную или в магазин видела женщин, не имеющих сил подняться или уже умерших. Приходилось не однажды видеть проходящие грузовые машины, наполненные трупами умерших. По дороге я видела лежащих завернутых в белые простыни и оставленных у забора больницы. Только в первые дни войны мертвых возили на саночках, но позднее их оставляли по дороге или у забора.

Получив по карточкам кусочек черного хлеба, я оставляла его дочери, разделив его на 4 части. Сама я не могла есть этот кусочек хлеба, оставляя четырехлетнему ребенку. В подвале нашего общежития, где мы жили (на Петроградской набережной, 44), был детский «очаг». Из него получали разовое питание в виде жидкого супа с плавающей крупой — чаще пшеничной. Иногда Алла, получив этот суп и с жадностью поедая его, говорила: «Мамочка, я тебе оставлю», по незаметно весь суп съедала. Его не так много было.

У нас не было никаких запасов продуктов. В первое время осенью у нас было 80 клубней картошки по одной штуке на день. Очищенную картошку я варила ребенку, а себе варила очистки от этой картошки. Однажды вместе с очистками сварила и ее ростки. Это было ужасное несъедобное варево, испортившее мне желудок. Все, что приходилось есть, сдабривала уксусом и таким образом утратила чувство вкуса. Доставшиеся мне 0,5 кг овса я варила, перекручивая несколько раз через мясорубку. Жидкость давала ребенку, а из жмыха пекла прямо на плите лепешки. Эта пища окончательно засорила мой желудок и кишечник. Мое счастье — я не испытывала чувства голода.

Ночами напролет топила плиту, чтобы не остывала кухня, где мы жили с дочерью и с сотрудницей, переехавшей ко мне с двумя сыновьями двенадцати и десяти лет. Я лежала и пересчитывала свои ребра под сухой кожей. Сна не было, чувства голода тоже.

Уходя на работу в госпиталь, я оставляла Аллу в дверном проеме на стуле. Это самое безопасное место, так как стены были очень толстые (это бывшая царская конюшня). А вечером, когда чаще происходили бомбардировки с зажигательными бомбами, мы нередко спускались в бомбоубежище. На ребенка надевала шубку, сверху сумка, где лежала рубашка и кусочек сахара.

Зимой я очень ослабла, с трудом передвигалась. На наше счастье в институте открылся стационар для дистрофиков, куда я получила путевку, чтобы подкрепить силы. Эти две, недели спасли меня. Это было в начале 1942г.

Хочу рассказать о трагедии одной семьи. Ассистент нашей кафедры каждое утро уходил с сыном, чтобы поймать собаку или кошку для питания. Но ни разу им не удалось поймать — все животные были выловлены и съедены голодными. Их несколько поддержала крупная собака, которую привели пожилые люди, чтобы ее безболезненно усыпить. Эта собака какое-то время поддержала эту семью. Потом умерли жена и сын. Девочку сотрудники кафедры поддерживали своими крохами. Затем в начале 1942 г., когда открылся стационар для дистрофиков, в него получил путевку этот ассистент. То, что там готовили, он уносил домой для дочери, а от первых же порций этого хорошего питания у Алексея Ивановича начался голодный понос, и он вскоре умер. Оставшуюся его девочку поддержали сотрудники кафедры, и она осталась жива.

В 1942 г. повысилась норма хлеба. Члены семьи получали 250 г хлеба, а работающие — по 500 г. Можно было жить, хотя и не было никаких других продуктов. У нас не было даже столярного клея, который поддерживал жизнь у наших соседей. В марте 1942 г. случилось несчастье — мы потеряли хлебные карточки. Как это случилось, я не знаю. Хлопоты мои ничем не кончились. Алла спросила: «Мамочка, теперь мы умрем?». В институте я встретила знакомого работника обкома, который предложил эвакуироваться с заводом «Красный выборжец» — он уже грузился в эшелон. Итак, мы эвакуировались. Сначала в эшелоне, потом в машине, набитой людьми, по Ладожскому озеру до какого-то пункта, с тем, чтобы дальше следовать в эшелоне, сопровождая ребят-фэзэушников.

Это были дистрофики, страдавшие голодным поносом. Они ничего не могли сеть, еле дышали, не было возможности переодеть их в сухую одежду. И так мы ехали в теплушках (на верхних полках). Где-то на пути в Свердловск нас перегрузили в классные вагоны. Так мы доехали до Свердловска. Путь от Ленинграда занял 19 дней. За это время я поправилась, набралась сил. Но все пережитое, как в Ленинграде, так и в пути, настолько потрясло меня, что при виде улыбающихся людей в Свердловске я была возмущена: «Как это можно улыбаться в такое ужасное, голодное время».

В Свердловске мы жили несколько дней, получали питание, пока не появилась возможность поехать дальше к моим родителям на станцию Алтайская. Там работал мой отец на стройке дороги Барнаул-Сталинск. Жили они в простой теплушке без удобств. Там у родителей я оставила мою дочь 4-х лет. Я сочла необходимым пойти в военкомат просить послать меня на фронт. Это был 1942 год. На фронт меня не отправили, а предложили работать в эвакогоспитале -3727, находившемся в с.Троицком Алтайского края.

В осажденном Ленинграде была четко налажена работа педиатрической службы, благодаря чему удалось спасти многих детей

9 Мая - большой праздник и для детей блокадного Ленинграда, для тех, кому удалось выжить благодаря тому, что взрослые предприняли неизмеримо огромные усилия для их спасения. Среди спасенных - и Николай Павлович Шабалов, ныне президент Союза педиатров Санкт-Петербурга, доктор медицинских наук, заведующий кафедрой и клиникой детских болезней ВМедА, заслуженный деятель науки РФ. Когда началась война, Николаю Шабалову было всего два года. Судьба так сложилась, что он был в нашем городе всю блокаду, его семья не эвакуировалась.

В силу моего тогдашнего возраста мои воспоминания о войне несколько хаотичны. Жили мы в классической коммуналке в Столярном переулке (ныне это улица Пржевальского). Отец сразу ушел на фронт, пехотинцем. Мать во время блокады работала уборщицей в Технологическом институте. Помню, как мать водила меня в детский сад (кстати, все ясли и детские сады зимой 1941 - 1942 года были переведены на круглосуточное обслуживание детей, до 70 процентов мальчиков и девочек оставляли в них на сутки). Запомнилось, и как во время обстрелов меня тащили в подвал за руку, как мы там сидели, прижавшись друг к другу от страха. Как-то на моих глазах разбомбили школу, находящуюся на углу Столярного и улицы Плеханова. Это, конечно, было сильнейшее потрясение! А уже после блокады, когда мать вела меня в сад, на мосту, по которому мы только что прошли, взорвался снаряд. И чудом тогда никто не пострадал.

- А голод?
- Я все время просил: «Хеба, хеба» (букву «л» тогда не выговаривал). Конечно, поддерживало питание в садике. В основном каши давали. Очень запомнилась «блокадная каша» - из цветков клевера. Еще одно яркое воспоминание относится к 1944 году. Я, держа батон в руках, вышел с мамой из булочной. И кто-то у меня вырвал этот батон, и я разревелся на всю улицу.

Голод ослабил организм, я во время войны девять раз перенес пневмонию (за всю последующую жизнь, для справки, - ни разу), лежал в Педиатрической академии. Запомнилось, что доктора были очень добрыми. Только потом, сам став педиатром, узнал, насколько четко работала педиатрическая служба в осажденном городе, какой ценой удавалось спасти детей.

Мой друг, к сожалению уже ушедший, Игорь Михайлович Воронцов, в течение многих лет возглавлявший педиатрическую службу города и также переживший блокаду Ленинграда (он был на три года старше меня), рассказывал, что в детсаду, в который он ходил, давали жареный хлеб с касторовым маслом, иногда даже конфеты - их крошили кусочками.

- Давайте перечислим основное, что в блокадном городе делалось для детей…
- Кадрами детская сеть блокадного Ленинграда была укомплектована полностью! В военное время Педиатрический институт подготовил 947 врачей (всего было 7 выпусков - плановых и досрочных). Кого-то из молодых врачей направили в действующую армию, но многие были оставлены в Ленинграде и области.

Причем в блокадном Ленинграде, впервые в СССР, была введена система «единого педиатра», согласно которой все дети от рождения до 15 лет лечились у одного участкового педиатра (до этого была градация по возрасту: до 3 лет и после 3 лет). Уже к 1944 году все 36 детских поликлиник Ленинграда работали по системе единого педиатра, действующей поныне.

Очень многое делалось для предотвращения распространения инфекционных заболеваний. В частности, в блокадном городе впервые были сделаны прививки против брюшного тифа всем детям дошкольного возраста.

Теперь что касается решений по проблеме голода. Главный педиатр блокадного города Александр Федорович Тур (должность главного педиатра тоже впервые появилась только во время блокады) настоял, и руководство города его поддержало, чтобы дети получали паек больше, чем иждивенцы. Так, с 25 января 1941 года дети стали получать уже 200 граммов хлеба, с 24 января 1942 года - 250 граммов, с 11 февраля 1942 года - 300 граммов.

Назову еще несколько цифр. Для получения питания все маленькие дети прикреплялись к молочным кухням при поликлиниках. Все смеси выдавались только кипячеными, в 1942 году 23 молочные кухни ежедневно выдавали примерно 60 тысяч порций. А в январе 1941 года было открыто 30 столовых для 30 тысяч школьников 8 - 12 лет. С ноября 1942 года открылись столовые лечебного питания для 15 тысяч детей дошкольного и школьного возраста.

Что касается Педиатрического института, то его сотрудники разрабатывали режимы питания детей, вводили новые блюда из заменителей и веществ, ранее не применявшихся в детском питании. Молочно-пищевая станция, входящая в состав института, только каш выпускала до 500 литров сутки (в мирное время раз в 10 - 15 меньше).

Очень интересный факт: в конце октября 1942 года при институте была организована своя молочная ферма - на три породистые коровы, и до конца года от них получили 870 литров молока. В следующем, 1943 году, на ферму привезли еще семь коров, и надой за год составил уже 12 тысяч литров! Это свежее молоко шло ленинградским детям.

Была разработана отдельная программа помощи беременным женщинам. Для них были продовольственные карточки с повышенными нормами, через женские консультации им выдавались молоко, кефир, рыбий жир.

- Проводились ли в годы блокады научные изыскания?
- Конечно. Одним из первых возобновило свои заседания Общество детских врачей, возглавляемое Александром Федоровичем Туром и Юлией Ароновной Менделеевой. В 1942 году общество провело 18 заседаний, в которых приняли участие 1900 докторов. Вот некоторые из тем докладов общества: «Режим жизни и питания детей в условиях блокады», «Лечение тяжелых дистрофий», «Сульфидинотерапия при дизентерии», «О соевом молоке», «Кровозамещающие растворы Ленинградского института переливания крови и их значение в клинике внутренних болезней». В 1942 - 1944 годах был опубликован ряд научно-методических пособий по лечению детей в условиях военного времени.

- Какие особенности болезней у детей были зафиксированы в военное время?
- В работах Александра Федоровича Тура можно прочитать, что во время блокады временно исчезли бронхиальная астма, крупозная пневмония, острый нефрит (появились снова в 1943 году), шло резкое снижение ангин, гнойных отитов и менингитов, резко уменьшилась заболеваемость скарлатиной, коклюшем, ветрянкой, краснухой, паротитом, исчезла корь и острый аппендицит. Но была крайне высока заболеваемость дифтерией, дизентерией, колитами, острыми гепатитами, а туберкулез у детей с дистрофией приводил к обширным поражениям всех органов.

Естественно, в блокаду изменился сам характер заболеваний. Приведу пример из практики Александра Тура: в августе 1942 года в клинику поступил истощенный 10-месячный ребенок с гидроцефалией, большим животом, отеками на ножках. Не было никаких указаний на перенесенные инфекции. Что же произошло с младенцем? Тур определил, что причина тяжелого состояния - хроническое отравление лебедой, составляющей, как выяснилось, основной прикорм ребенка.

- Как бы вы охарактеризовали работу педиатрической службы в осажденном городе?
- Я бы ответил на этот вопрос словами Александра Федоровича Тура, главного педиатра блокадного Ленинграда: «Во время блокады мы страдали многими дефицитами, но у нас не было дефицита совести». Медики работали на износ, не имея никаких благ для себя лично и своих семей. К сожалению, в наше время понятие бескорыстности все больше уходит из медицины.

Рождаемость в блокадном Ленинграде:

1941 год - 67 899 детей.

1942 год - 12 659 детей.

1943 год - 7 775 детей.

В блокадном городе оставались 400 тысяч детей.

В книге «Записки оставшейся в живых» собраны дневники трех ленинградок, Татьяны Великотной, Веры Берхман и Ирины Зелинской. Во время Первой мировой эти женщины были сестрами милосердия, а во Вторую мировую – выживали в блокадном Ленинграде.

Страница рукописного дневника Татьяны Великотной, воспроизведённая в издании Фото с сайта svoboda.org

Книга «Записки оставшейся в живых» только вышла в Санкт-Петербурге, в издательской группе Лениздат. «Для нынешнего поколения чтение дневников – один из лучших способов узнавания и осмысления прошлого» – сказано в аннотации к изданию. Прочитав книгу, понимаешь, что этих знаний не почерпнуть ни из какого другого источника.

Сестры Татьяна и Вера

В книге есть вкладка с фотографиями из семейного архива, на них – девочки иного времени, сейчас таких лиц не найти. Вот – сестры Таня и Вера Берхман в Скоково под Петербургом, а вот – Вера с отцом, на дачном крыльце, в форме сестры милосердия, значит время – Первая мировая.

В те дни, когда писались блокадные дневники, жизнь на даче в Скокове уже отошла в область воспоминаний. Возможно, эти летние дни были самыми счастливыми в жизни сестер. Большой дом, вековые липы, сад и девичью комнату с голубыми французскими обоями вспоминала Вера Константиновна Берхман в ноябре 1943 года в блокадном Ленинграде, где она осталась одна в вымершей коммунальной квартире.

Вера Берхман с подругой. 1910-е годы Фото с сайта svoboda.org

Около дома то и дело гремела воздушная перестрелка, окна были затемнены, тусклый свет давала самодельная коптилка. «Осада города приучила меня, ленивую и нерадивую, к молитве краткими словами, но честно и усердно, скажу проще, постоянно! Без молитвы не только что страшно жить, но совершенно невозможно. Как быть без Бога, когда все вокруг трясется, свистит, бухает, обваливается, калечит и убивает? Раньше я знала молитвы утренние и вечерние, но читала их изредка и не все, а теперь сама жизнь научила меня каким-то новым, вновь пришедшим словам», – писала Вера. К дневнику она обращалась по вечерам и в перерывах изнурительной работы в больнице. Вера Берхман дожила до 1969 года, Татьяна блокады не пережила.

Старшая из сестер, Татьяна, начала вести блокадный дневник незадолго до смерти мужа, главным адресатом стал сын, который был на фронте: «Саша, для тебя пишу я эти скорбные строки. Ты отделен от меня тысячами километров, и нет надежды на нашу скорую встречу. Но если Бог судил тебе вернуться домой в Ленинград, а мне дожить до твоего возвращения, то многое уже может стереться из памяти, а я хочу, чтобы ты знал, какие тяжелые минуты мы пережили в эту страшную зиму 1941-1942 годов».

Татьяна Берхман, в замужестве Великотная, прожила с мужем 25 лет, поженились они в мае 1917-го. Даты их смерти различаются на два месяца. Николай Великотный, преподаватель физики и математики, а позже инженер, чудом уцелевший в советское время, умер от голода в январе 1942 года. То, что мужа удалось похоронить по-человечески, было предметом радости и гордости Татьяны Константиновны, об этом она многажды пишет в своем дневнике, как об одном из немногих утешений того ужасного времени. Сама она последовала за мужем 1 апреля 1942 года.

Вера Берхман начала вести дневник в 1942 году, после смерти сестры и по ее примеру. О существовании последних записей Татьяны она узнала от знакомых. Так словно эстафетная палочка один дневник дал жизнь другому. Оба дневника сохранились, и мы можем прочитать не только краткие записи Татьяны, спокойно и беспристрастно фиксирующие трагедию в реальном режиме, но и более рефлективные и эмоциональные тексты ее сестры.

Татьяна Великотная Фото с сайта svoboda.org

«Дневник Тани, честный, страшный неподкупный, друг ее страдания… Он у меня, пока я жива» – пишет Вера. Вера Константиновна была человеком не просто верующим, но церковным. Но много ли мы знаем о своей вере, пока жизнь относительно терпима? Вот она пишет: «Экзамен голода я провалила, как проваливают ученики какой-либо предмет, если к нему не подготовиться. … Получили с Катей по 300 г мяса по карточке. Мы шли, ели это мясо с прилавка, немытое, свежее… Хотя не было у меня таких мыслей, чтобы убить человека, а вдруг всем было бы позволено, всем вырезать из свежих трупов. Не знаю…».

Но, не побоявшись заглянуть в себя, именно в ужасах блокадных будней Вера Берхман находит не только смысл, но и — настоящую жизнь.

«Не еда, которой не было, а вот взаимная забота друг о друге помогала не умереть», — и эти слова в защиту милосердия дорогого стоят, раз их пишет человек, переживавший ад. Она видела, как родители воровал хлеб у детей, но было и другое.

«Это была вполне сама обреченная, особенная, вещая какая-то старуха. Она уже никого не любила и не не любила, она уже ото всего отошла в усталости и цинге, но кто же побудил эти руки, ноги, голову, это ее дрожащее сердце отрезать мне ежедневно, не имеющей карточки, по кусочку своего иждивенческого хлеба… с приговором «выживай»», — писала Вера Берхман о своей вовсе не близкой знакомой.

В один из самых темных и тяжелых дней Вера Константиновна пишет: «Христе, Свете истинный! Ты так долго, так долго не идешь посетить мою озверевшую душу. И вот я Тебе, Господи, что говорю сейчас? Ни слез, ни горя, ни радости я не ощущаю. И единственное, что я могу сказать – это то, что я одна теперь, Господи! Я одна, одна».

Когда Вера Константиновна дописала эти строки и раскрыла Евангелие, то прочла: «Но я не один, потому что Отец со Мною». «Принимаю глагол твой, Господи! Принимаю его, как принимают дети и дурачки, – записала она в дневнике. – Принимаю слова эти, как будто мне человек в самое ухо в этой пустой комнате сказал, так приняла, как певчие тон от камертона».

«Раньше я знала молитвы утренние и вечерние, но читала их изредка, не всегда, а теперь сама жизнь научила меня каким-то новым, вновь пришедшим словам. Это слова то благодарения, то просьбы, то какое-то непрерывно льющееся, как слезы, «помилуй, помилуй». И это «помилуй» отнюдь не крик испуга, чтоб спас во что бы то ни стало от обстрела. Нет. Но в моем теперешнем «помилуй» и это, и третье, и четвертое, чего совсем не знаю, но чего жду и трепещу. … Вся моя жизнь, прежде пустая и нерадивая, засияла огоньками молитв. В молитве начинаю жить».

«Духовно — я заснула в своем страшном ослаблении и озверении чувств полумирским, легкомысленным человеком, а проснулась не таковым, а каким-то иным человеком. … Вдруг пришло на мысль… Это не от голодовки. Голод только выявил. Это все в пройденной жизни. От беспутства и лени. От нетренировки чувств. От малой любви».

« … Вот — я рождаюсь, вот я родилась 53 лет от роду, в пустой квартире № 12, дом № 17 по Малой Посадской. И как в первом своем выходе на свет я сразу заплакала, так и заплакала и сейчас, в 1943 году. … Не понимаю, когда… Когда это случилось? Но факт, что благодаря годам 1941-1942 я проснулась для живой веры и живой любви и осознания Жизни Бессмертной, Вечной, Непреходящей.

Как это случился такой переход? «Ты ж всегда была верующая?», — скажет мне кто-нибудь. Нет. Та вера и то сознание — ничто в сравнении с тем, что получила сейчас душа, после всего. … Мне иногда кажется, что я несу (если и несу) самый легкий крест».

«Мне показана была смерть, а моя в частности, — сполна. Я знаю и видела ее, хотя она и обошла меня. Я видела, как умирают достойно….

По своему милосердию Он дал мне во всем ощутимо узнать, что если Ему надо оставить человека для покаяния, осознания своей гибели без Него, и, наконец, для сознательного Крестоношения, так Он из камня, из бесчувственного чурбана сотворит Себе Хвалу, возьмет такого смертника в Свою опеку и начнет выводить в жизнь».

«Благодарю за все! Мне и стыдно сказать после стольких потерь и ужасов, что я — счастлива, но я счастлива».

Ирина Зеленская

В блокадном Ленинграде рецепт выживания – у каждого свой. «Я все глубже убеждаюсь, что спастись можно только внутренней энергией, и не сдамся до последнего, пока тело будет повиноваться воле», – пишет в своем дневнике третья ленинградка, Ирина Зеленская. Во время Первой мировой она была сестрой милосердия, та война выковала ее характер, но медицина не стала для Ирины Дмитриевны призванием, в советские годы она заведовала библиотекой, работала статистиком, затем экономистом.

Ирина Зеленская Фото с сайта svoboda.org

Ирина Дмитриевна родилась в 1895 году, а последняя запись в ее трудовой книжке сделана в 1974-ом. Новые поколения ленинградцев запомнили эту энергичную женщину уже пенсионеркой, организатором общественной библиотеки. В 1982 году, через год после ее смерти, читатели библиотеки создали двухтомную машинописную книгу памяти, посвященную Ирине Дмитриевне. Именно в таком, самиздатовском варианте, впервые увидел свет блокадный дневник, который мы можем прочитать в нынешнем сборнике. «Когда я буду занята, то буду счастлива», – так озаглавили составители книги ее записи.

Блокадные реалии присутствуют во всех трех дневниках: карточки, голодная слабость, ужас обстрелов, боль расставания с близкими, подробное описание каждой попытки продлить жизнь, мучительные взаимодействия с ближними, которые от голода превратились во врагов. Каково это – читать, когда руки не держат книгу, и чтобы не уронить ее, приходится разрывать переплет надвое? Каково мечтать о прибавке в 200 граммов хлеба, которая оказалась мифом, брести через весь город за тарелкой жидкого супа, часами стоять в очередях за едой, каждый день видеть смерть и боль? Дай Бог нам никогда не узнать. Но как удалось этим женщинам выстоять? Что делали они, чтобы сохранить в себе человеческое, спастись от душевного очерствения и безволия, охватившего многих горожан? Об этом узнать нам обязательно надо.

Фото с сайта labirint.ru

Откройте книгу «Записки оставшейся в живых» и вы услышите голоса людей другой эпохи, ленинградок-петербурженок, сумевших выстоять.

Болезни блокадного Ленинграда

Вчера отмечали 69 годовщину снятия блокады Ленинграда, 872 день стал последним днём голода для большинства жителей. С 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года ленинградские медики, как и все умирая от истощения, не оставляли лечебной работы, на рабочем месте обучаясь новой специальности, потому как практически все нозологии претерпели существенные изменения и появились давно забытые болезни.

Уже через два месяца блокады - к ноябрю 1941 года более 20% стационарных пациентов страдали алиментарной дистрофией, к новому 1942 году - 80%, в марте стали выявлять случаи цинги, уже в мае цинготных были десятки тысяч. Туберкулёз, сыпной тиф, дизентерия и инфекционный гепатит были настоящим бедствием, не только потому, что не существовало специфического лечения, голод приводил к нетипичному течению, тем не менее, смертность от инфекций была невысокой.

За всё время блокады в результате бомбёжек и артобстрелов от осколочных ранений пострадало 50 529 человек, из которых выжили 33 728. Средняя продолжительность лечения раненых - 28 дней, процент летальных исходов в хирургических госпиталях был низким, большинство раненых выздоравливало, максимум в 20% летальности был зафиксирован в первой половине 1942 года, что объяснялось большим количеством больных алиментарной дистрофией.

Возросло число бытовых и производственных травм за счёт привлечения к труду детей и подростков, засыпавших от усталости и из-за голодного обморока попадавших в работающие механизмы. Создавались местные санитарные части с широкой сетью медицинских пунктов и санитарных постов, на 200-300 трудармейцев выделяли санпост с сандружинницей, пост с медицинской сестрой обслуживал 500-600 человек, врачебный медицинский пункт - 1500-2100. Один санитарный врач должен был обслуживать до 3-4 тысяч тружеников тыла.

Хронические болезни никуда не делись, но стационарное лечение было доступно только в крайне тяжёлых случаях, что создало иллюзию резкого уменьшения, к примеру, ревматизма. В период блокады заметно реже встречались такие заболевания, как инфаркт миокарда, сахарный диабет, тиреотоксикоз, практически не отмечались аппендицит, холецистит, язвенная болезнь желудка. В результате истощения и отёков, язвы нижних конечностей были крайне обширными, с некрозами и инфицированием, нередко приводили к смерти.

В структуре заболеваемости 1942 -1945 гг. отмечен рост сердечно-сосудистых заболеваний, но увеличение числа больных в большей степени проявилось не в период наиболее сильного голода, а значительно позже. Во время блокады выявлялась тяжёлая стенокардия, возможно за счёт мобилизации внутренних ресурсов «на победу», лёгкие варианты не замечались. Но психические расстройства, наоборот, возросли, в 1942 году в двух действовавших психиатрических больницах находилось на лечении 7500 человек.

Весной 1942 года резко возросла остро развивающаяся форма гипертонической болезни, первыми её начали выявлять офтальмологи, с 1943 года был отмечен значительный рост госпитализаций. Сразу после окончания войны и 5 - 10 лет спустя кардиологи Волынский З. М. и Исаков И. И. обследовали 40 000 ленинградцев. Частота гипертонии у фронтовиков была выше в 2 - 3 раза, у переживших блокаду без дистрофии - в 1.5 раза, а после алиментарной дистрофии - в 4 раза.

За время блокады в результате 226 авианалетов и 342 артиллерийских обстрелов было утрачено почти 37 тысяч госпитальных коек, убиты 136 сотрудников, 791 - ранены и контужены.